Александра Юрьевна Айхенвальд — лингвист, доктор наук (2005), специалист по типологии и полевой лингвистике. Автор работ по грамматической типологии, ареальной лингвистике, эвиденциальности, классификаторам, компаративистике, семитским, берберским, аравакским, папуасским и другим языкам. Дочь известного диссидента, поэта, переводчика и критика Юрия Айхенвальда, правнучка философа Юлия Айхенвальда. Окончила отделение структурной и прикладной лингвистики МГУ (1979), работала в отделе языков Института востоковедения РАН. Защитила кандидатскую диссертацию на тему «Структурная и типологическая классификация берберских языков» (1984). В 1989 году переехала в Бразилию, где занималась полевыми исследованиями языков аравакской группы и ряда других малоизученных и исчезающих языков бассейна Амазонки. С 1994 по 1999 год работала в Австралийском национальном университете. C 2009 по 2021 год была заслуженным профессором и директором Центра исследований языка и культуры (Language and Culture Research Centre), с 2021 года — профессор в исследовательском центре Jawun в Центральном университете Квинсленда (Central Queensland University), занимается полевыми исследованиями папуасских языков Новой Гвинеи и языков бассейна Амазонки и типологией языков.
Автор более двадцати монографий (в том числе грамматических описаний современного иврита, южноамериканских исчезающих языков баре и тариана, новогвинейского языка манамбу), редактор-составитель более 35 сборников статей по типологии, ареальной лингвистике и ряду других лингвистических тем.
Научные интересы: типология, компаративистика, социальная антропология, языки и культуры бассейна Амазонки и Папуа — Новой Гвинеи.
«В начале 1993 года благодаря моему мужу Бобу Диксону я подала заявку на senior research fellowship, чтобы заниматься родом и классификаторами в Австралийском исследовательском совете (Australian Research Council). В начале 1994 года мы с сыном Мишей переехали в Австралию — в Канберру. Там мы с Бобом основали Центр лингвистической типологии, но потом нам удалось добиться лучших условий в Мельбурне, и в конце 1999 года мы переехали.
Работа с Дэвидом Кваимбори над текстами и грамматикой языка ялаку. Папуа — Новая Гвинея, провинция Сепик, 2016 год
Каждые две недели у нас бывают семинары. Вчера докладывал бразилец, мой бывший коллега из Университета Санта-Катарины. Он хорошо говорит по-английски, но время от времени он забывал нужное слово или волновался, и мне приходилось переводить с португальского. А еще там была моя подруга Франсуаз Дакин, с которой мы говорим по-французски. И когда после доклада началось чаепитие, я, разговаривая с ним по-португальски и с Франсуаз по-французски, вдруг поняла, что, говоря по-французски, я перевожу с португальского. Господи, так не говорят по-французски! Что я сказала? Безобразие! Но два романских языка одновременно — это еще ничего, английский тоже, а вот если еще немецкий включается, я уже не могу.
У меня есть подруга Мери Веллингтон, замечательная дама из Папуа — Новой Гвинеи. Мы с ней говорим на языке ток-писин, это такой извод английского языка, креольский язык. На нем я могу начать говорить в любой момент и без всяких проблем на него переключаюсь. Или язык тариана. Прихожу домой, получаю на вотсап послание и сразу отвечаю. Тариана я могу использовать в любой момент. А вот если надо писать на иврите, то тут я сижу и грызу карандаш, потому что надо думать, потому что трудно.
Так что не могу сказать, сколько языков я знаю: это зависит и от времени дня, и от ситуации, и от уровня. Я учила итальянский, но не могу на нем говорить, потому что португальский все уничтожил. Но читаю я по-итальянски без проблем. Я начинаю говорить по-испански — ужас, что получается! Это смесь португальского и испанского — так говорят на границе между Аргентиной и Бразилией, называется portunhol.
Саша Айхенвальд после официальной презентации составленной ей грамматики языка манамбу в деревне Аватип. Папуа — Новая Гвинея, 2013 год
Знание языка может включать в себя способность выразить все, что ты хочешь, на этом языке — в письменной форме и устно, читать, переводить, знать культуру. Поэтому, если говорить всерьез, вполне возможно, что я ни одного языка не знаю так глубоко, как русский. Когда-то Юдифь Матвеевна Каган — а она была ужасно остроумная — сказала, что важно не то, сколько языков человек знает, а то, есть ли у него что сказать на каждом языке. Это, в общем, правильно.
Кто-то сказал, что каждый ученый считает свою область самой важной. Я тоже и думаю, что права. Потому что язык — это главное, чем живет человечество, и основа не просто коммуникации, а того, как мы смотрим на мир, того, как мы формулируем то, что хотим сказать. И вообще, кто мы будем без языка? Без языка мы будем хуже, че, родства не помнящие. Поэтому то, чем мы занимаемся, — это страшно важно. Если бы мы не описали эти языки, никто бы про них не узнал. Когда они вымрут, та картина мира, которая в них запечатлена, погибнет, и ничего не останется.
(c) Источник
(20)
